Общество
Как внучка большевика в церковь ходила
Печальную дату – столетие расказачивания – отметили поминальными службами в православных храмах. Отслужили молебен и в Салехарде, в Обдорском остроге, в церкви иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость». Под одними сводами собрались не только те, чьи предки пострадали от красного террора, там была и я – потомок видного большевика.
История одной фотографии
Этому снимку, что выше, уже 109 лет. Он сделан в Тюмени, в одном из первых городских фотоателье. На снимке – казак Тобольской губернии села Северный Вагай Иван Ильич Попов с женой Федорой и родственниками. До беспрецедентного по жестокости распоряжения большевика Якова Свердлова еще десять лет…
В 1923 году красные придут в село Вагай и застрелят самого грамотного человека, отвечавшего за кассу и подсчет зерна, – казака Ивана Попова. Но не смогут вытравить казачий дух из его малолетнего сына – Михаила. В 1949 году за слова «сын казака за трудодни работать не станет» его сошлют в Салехард, и попадет он на печально известную 501-ю стройку (к слову, начало ей положено ровно 70 лет назад, Постановлением Совмина СССР от 29.01.1949 года). Но даже тогда Михаил Иванович не сломается и накрепко вложит в голову своему сыну Николаю, что он «не нехристь перекрещенная, а самый что ни на есть настоящий сибирский казак». Из Салехарда назад в родное село он не вернется и будет похоронен на местном кладбище. Первый раз о казачестве его сын заговорит лишь в конце девяностых, когда привезет от тетки чудом уцелевшую фотографию. Ту самую, где еще все молоды, счастливы и свободны.
Долгая дорога к храму
Помним ли мы поименно тех, кого методично истребляли лишь за принадлежность к казачеству? Помним ли мы, что это случилось не в мрачном средневековье, а во времена наших прадедушек и прабабушек? Сто лет по меркам истории – срок невеликий…
«Прийти на молебен – делов-то...» – наивно полагаю я и даже мысленно обязуюсь испечь домашний хлеб, чтобы положить его на поминальный канун. Но с самого вечера начинается невообразимое: вдруг ни с того ни с сего начинает болеть горло. Удивительно для взрослого человека, никогда не болевшего ангиной. А еще начинают ломить суставы…
Через силу поднимаюсь с постели, сама себя, как малого ребенка, одеваю, понимая, что опаздываю почти на полчаса. Десятиминутный пеший маршрут превращается в получасовую каторгу. Четырежды я останавливалась, чтобы вернуться назад. Удержало одно: понимание, что все это, говоря научным языком – психосоматика, проблема личного характера, сидящая в мозгах и не дающая сделать важный шаг.
На подступах к храму чувствую себя едва ли не бароном Мюнхгаузеном, который за косичку парика вытянул себя из болота. Хвост службы и проповедь с возможностью приложиться к кресту и поставить свечи мне все-таки достаются. В храме я встречаюсь и с атаманом Обско-Полярной казачьей линии Валерием Степанченко. Он немногословен, ограничивается лишь фразой:
– Ну вот, слава Богу, помянули. А вода камень точит… – и раздает собравшимся свое письменное обращение. В нем служивые уже который год поднимают перед властными структурами вопрос об избавлении от дурного наследия – названий, увековечивающих память Якова Свердлова и других палачей казачьего народа. В своем обращении атаман опирается на 152-ФЗ «О наименованиях географических объектов» от 18 декабря 1997 года. Согласно этому закону городам, рекам, улицам и т. д. могут присваиваться имена лиц, непосредственно участвовавших в открытии, изучении, освоении или основании географических объектов. Свердлов, как известно, ничего не открывал, а казаков – исконных первопроходцев, освоителей новых земель – постановил расстреливать…
Историческая психосоматика
Уже вечером я нахожу объяснение своему психосоматическому казусу, понимаю, что не пускало меня на церковную службу. Конечно, гордыня! Неготовность склонить голову и признать кармическую сопричастность к большевистским гонениям. А еще вот это кричащее: «Но не я же расстрельные приговоры подписывала, не я же отдавала приказы!»
Господи, да все мы тут по кругу стоим виноватые и осознающие, что и теперь, с нашей легкой руки, режутся не человеческие тела, а страницы истории, выхолащивается не казачество, как народ, а память о том, что с этим казачеством было сделано большевиками… Ведь, если признаться, и про эту страницу народной истории я вряд ли узнала бы, не окажись в городе казачьего храма и атамана, собирающего там служивых…
Что делать? Для начала – научиться сдержанности, не предъявлять друг другу за грехи пращуров. А еще нужно сохранить крупицы памяти, установить имена предков, если не до седьмого, то хотя бы до четвертого колена; расспросить пожилых родственников о том, что помнят они о прабабушках и прадедушках. Так мы хотя бы знать будем, за кого и как в храме молиться. Главное – помнить о том, какая вина лежит на всяком за каждую выброшенную из истории и памяти жизнь.
Вернусь с молитвой и хлебом
А ночью, после молебна, мне приснился сон. Удивительно яркий, как ожившая картина из прошлого… В рубленую избу входит пожилой казак. Он размашисто открывает дверь внутрь дома, согнувшись, переступает высокий порог, выпрямляется в полный рост и, сняв лохматую шапку и меховые рукавицы, больше похожие на две лопаты, широким жестом крестится на иконы в правом углу.
– Здоровы будем, братцы! – обращается он к сидящим на широкой лавке мужикам.
– И тебя со Христом принимаем!
– Куска хлеба не найдется? А то больно голодно, – говорит гость.
– Да вот, сами ждем… Радуйся, что хотя бы вспомнили и молитвой подняли…
Я потом еще полночи не могла уснуть, думала о случившемся. В голове вереницей выстроились события прожитого дня: утренний молебен, мое вчерашнее обещание самой себе прийти на службу с домашним хлебом, как это делали на каждую литию бабушка с мамой. И столетняя фотография, что всколыхнула историческую память сразу нескольких российских семей.
Авторы
Екатерина Герман
Журналист
Темы