Культура
Яркий герой Смутного времени: как Мангазейский воевода Москву спасал
День народного единства — весьма точное название праздника, ставшего идеологической предтечей двух величайших Дней Победы — и над войсками Наполеона, и над гитлеровской Германией. Клич «Купно за едино!», брошенный четыре века назад Кузьмой Мининым, отражает не только секрет успехов русского оружия, но и драматизм ситуации, когда лишь взаимодействие народных масс обеспечивало выживаемость русского государства.
Время для чтения ~ 24 минуты
Конечно, взаимодействовали не все, и не всегда так, как следовало бы. Многие участники борьбы с интервенцией, прежде чем постоять за веру, царя и Отечество, успели побывать по разным сторонам «баррикад». Что ж, тем ярче выглядит подвиг людей, незапятнанных сотрудничеством ни с коронованными ворами, ни с грабителями-атаманами, ни с теми, кто считал, что его хата с краю.
Одним из таких удивительных людей был Давыд Жеребцов, потомок знаменитого рода черниговских бояр Бяконтов. И хотя родился он во Ржеве, в историю земли ямальской имеет полное право войти как один из самых именитых её героев — и как строитель первых городских укреплений (раньше тех, что были поставлены в Обдорске!), и как воевода северян-ополченцев, сыгравших важную роль в освобождении Московского царства.
Пристав бояр Романовых
Есть в биографии Давыда Васильевича судьбоносная деталь. Довелось ему быть приставом родни будущего царя Михаила Федоровича Романова. Летом 1601 года, после жесткого конфликта с представителями этой фамилии, Борис Годунов отправляет их в ссылку — кого в Пермь, кого в Пелым, кого в Вятку.
Нашему же герою поручают надзирать в Белоозере за овдовевшей княгиней Марфой Никитичной Черкасской, теткой будущего царя Федора Михайловича Романова, родной сестрой его отца, патриарха Филарета. В этом статусе Давыду Жеребцову было трудно сохранить с опальным семейством нейтральные отношения, тем паче, княжна страдала камчугом, как тогда называли подагру, и нуждалась в правильном питании. С учетом того, что в стране бушевал страшнейший голод, соблюсти эту потребность было совсем не просто. Зато, когда отношение Бориса Годунова к Романовым сменилось с гнева на милость, Давыд Васильевич оказался меж двух огней, о чем свидетельствует строгий царский наказ ему, чтобы он: «жену Черкаского покоил и берег во всем, чего она похочет, то бы ей давал, и во всем бы ей нужи никоторые не было». Возможно, именно эта история стала причиной векового забвения заслуг Давыда Жеребцова перед Отечеством. Многие источники, посвященные Смутному времени, о его подвигах умалчивают, будто и не было никогда такого человека…
И всё же, полностью замолчать его участие в эпохальных событиях, оказалось невозможно.
Когда в людях «великая шатость»
Из правительственных актов 17-го века следует, что «в 1607 году в Мангазее же был Воевода Давид Жеребцов, да письмянной Голова Курдюк Давыдов».
К этому времени власть в стране в очередной раз сменилась, но ответственный воеводский пост в краю сверхприбыльного пушного промысла вряд ли можно считать ссылкой. Правда, на первых порах, условия жизни там были крайне тяжелыми. Как писал на рубеже 19-20 веков член археографической комиссии Александр Барсуков, в обнаруженных им документах, наиболее частой биографической записью о деятельности сибирских воевод была… их кончина! Вот что он писал об этом в предисловии к «Списку городовых воевод Московского государства»: «Смертность там была так велика, что, например, про город Томск отмечено: «В перемене с 1659 до 1664 года, в Томском, воеводы все умроша в разные годы: ни один цел не выехал». Отметки no большей части кратки: «умре»; «умер»; «не стало»; «преставился». Бывают и некоторые подробности. Так, например: «Дьяка Григорья Теряева в Мангазею идучи, на море разбило. Григорий Теряев в Мангазее — и умре» …
Хоть и не молод уже был Давыд Васильевич, но здоровья ему хватило и на суровую зиму в краю вечной мерзлоты, и на противостояние с письменным головой. Как следует из отписок мангазейского воеводы в Тобольск, Курдюк Давыдов занимался ростовщичеством, покровительствовал процветавшей в среде промысловиков игре в кости (зернь), и весьма неохотно участвовал в строительстве городских укреплений, считая, что этим должны заниматься «торговые мужики». Кстати, в условиях недостаточного финансирования, оба использовали для строительства укреплений личные средства.
Стремление воеводы поскорее возвести добротный кремль, никак не связано с его желанием выслужиться. В сибирской глуши были осведомлены о кровавых распрях Смутного времени, а местные кочевники живо интересовались тем, как русские убивают русских под Москвой. Случалось, племенная знать даже людей своих рассылала по поселениям, собирать интересующие их сведения. На местах об этом знали и запрещали откровенничать с гостями. Угроза мятежа витала в воздухе постоянно; увы, сепаратизм в ту пору произрастал в том числе и из русскоязычной среды! «И в мужиках, во всех торговых и промышленных людях великая шатость», — докладывал начальству Давыд Васильевич. Скрытые угрозы ему порой доводилось выслушивать даже от богатых поморских купцов.
Английский след
Примечательно, что эти события примерно совпадают с зарождением сначала шведского, а потом и британского плана отторжения обширных территорий России. В 1914 году в «Научном историческом журнале» известный архивист Инна Любименко опубликовала скандальную статью «Английский проект 1612 года о подчинении русского севера протекторату короля Иакова I». Исследовательница основывалась на документах, обнаруженных ей в канун Первой мировой войны в британском архиве. Кто знает, какую роль в отказе англичан от своих намерений, сыграло своевременное укрепление Мангазеи и других городов? Шведы, впрочем, всё же дерзнули, но это уже другая история…
В Мангазее Давыд Жеребцов пробыл недолго, но построил многое, и даже заложил Туруханское зимовье — первое русское поселение в Приенисейской Сибири. Шесть десятилетий спустя именно туда будут перенесены из «златокипящей» мощи Сибирского первомученика Василия Мангазейского.
Такие разные воеводы
С весны 1608 года, после поражения русского войска под Болховом, царь Василий IV Иванович Шуйский стремительно теряет власть. Лжедмитрий II, обосновавшись в Тушино, принимает под своё крыло всё новых и новых перебежчиков. Царь, тем временем, рассылает по городам и весям государевы увещевания.
«И как к вам ся наша грамота придет, и вы бы попомнили православную веру и свое обещание, к воровской смуте не приставали, ворам ни в чем не помогали… И мы вас за вашу службу пожалуем нашим великим жалованьем, чего у вас и на разуме нет. А буде не сберетесь, — и Московскому государству и православной вере и своему отечеству… будете предатели; и что над Москвой учинится — на вас Бог сыщет, вы в том повинны» …
На одно из таких воззваний и откликнулся Давыд Жеребцов, последовав со своими людьми на выручку Москве. Отметим, его патриотический порыв разделяли далеко не все сибирские воеводы. Дореволюционный исследователь Смутного времени Андрей Гневушев отмечал интересную деталь: получая из Москвы грамоты о победах Скопина-Шуйского над захватчиками, сибирские воеводы отправляли эти сведения эстафетой по другим городам и весям. При этом, они делали приписки о текущих делах вверенной им территории: поступлении хлеба, отправке жалованья для служивых людей, и т.д. Исследователь делает вывод: «Московские важные известия об общем состоянии государства для него (воеводы — прим. автора) являются, таким образом, равноценными со своими узкоместными интересами и нуждами. Ничего подобного мы не наблюдаем в переписке Поморских городов. Это равнодушие к общему ходу дел в государстве вызывалось… обострением местных нужд и потребностей».
Северяне спешат на выручку
К сожалению, мы не располагаем сведениями о том, как именно и в каком составе мангазейцы добирались до театра военных действий. Вероятно, погрузившись на кочи, они проследовали водным путем через Ямальский волок в Архангельск. На это у них должно было уйти не менее трех месяцев. Прибыв туда, они усилились за счет добровольцев из окрестных поморских поселений. Те сборы красочно и эмоционально описал в одном из номеров журнала «Русь» за 1883 год краевед Д.Мерул:
«Доблестными сынами Отечества оказались поселяне крайнего Севера в 1608 году. Сочувствуя святому делу освобождения Москвы от поляков, Холмогоры, несмотря на противодействие царских чиновников, отправили ратников «спасти и восстановить разбившийся государственный наряд и самую государственную власть». С этой целью был произведен не только усиленный набор ратников, но и установлена особая подать для погашения расходов по вооружению и отправке их; все это, понятно, помимо всякого начальничьего давления, которого тогда и быть не могло. Этот эпизод ознаменовался потрясающим народным судом. Когда собраны были деньги для ратников, то они вручены были дьяку Двинского воеводы Илье Елчанину, который, присвоил их себе. Народ, возмутился, схватил дьяка и посадил его в тюрьму… Дьяка Елчанина, как врага отечества, осудили на смерть и утопили в Двине».
На выручку Москве и царю Василию IV Шуйскому выдвинулись две поморские рати. Известный дореволюционный историк, филолог, публицист-славянофил Павел Голохвастов именует их по месту формирования — вологодской и галицкой. Первая нацелилась на освобождение Ярославля, вторая — на Кострому. Что касается нашего героя, он не сразу попадает на высокую командную должность. Из отписок той поры видно, что 18 февраля 1609 года ополченцы двинулись на Кострому под предводительством одних лишь ратных голов. Они просили государя прислать им «государева надежного крепкого воеводу», но это послание было перехвачено врагом и много позже всплыло в одном из архивов Швеции. Тем не менее, под Костромой воинами освободителями командовал именно Давыд Жеребцов, возможно, выбранный самими ополченцами из числа наиболее достойных кандидатов.
Первое знакомство с «лисовчиками»
Действия Жеребцова ярко описал его противник, костромской воевода-изменник Никита Вельяминов. В отписке гетману Сапеге, он сообщал о том, что мангазейский воевода вошел в Кострому и осадил его в близлежащем Ипатьевском монастыре. Окружённая мощными каменными стенами твердыня находилась под защитой 27 пушек и была крепким орешком для любой армии.
«Перешли с Костромы, в судах, к Ипатскому монастырю многие люди, и дети боярские, костромичи и галичане, и нижегородские стрельцы, и с Вологды сибирские стрельцы, и казаки, и унженя, и кологривцы, и парфеньевцы, и судайцы, а у них воевода Давыд Жеребцов. А я на них из Ипатского монастыря выходил…» По словам Вельяминова, царевы люди по всеми канонам осадной науки выкопали вокруг монастыря ров, поставили надолбы и укрылись от пушечных ядер. Упрашивая Сапегу прислать людей на выручку, Вельяминов упоминает затяжные бои «с первого часу дни да до вечера», и откровенно приукрашивает свои успехи в стычках с «мужиками»: «…и языки у них и знамяна их поимали», но объективно ничего, кроме упорства обреченных, Жеребцову противопоставить не может.
Между тем, тушинцы, не желая терять контроль над Заволжьем, вознамерились поочередно отбить у «мужиков» и Ярославль, и Кострому. Сняв часть войск с осады Троице-Сергиевой лавры, против ополченцев выступил литовский шляхтич Александр Юзеф Лисовский, снискавший громкую славу мастера легкоконных рейдов. Безрезультатно простояв до исхода весны под Ярославлем, он повернул на Кострому, против войск Давыда Жеребцова. Но и здесь его лихие «лисовчики» себя никак не проявили. В отписке на имя царского воеводы юного князя Михаила-Васильевича Скопина-Шуйского по этому поводу значится: «Перелазил он, Давыд, за реку за Кострому, и велел по воровским таборам стреляти из наряду; и из станов их выбил, и людей, и лошадей побил многих».
Давая общую оценку действиям Лисовского, профессор Сергей Платонов в 1899 году писал: «ему не удалось даже овладеть судами на Волге и устроить переправу на левый берег реки, чтобы подойти к самой Костроме. Потерпев поражение от понизовой рати… Лисовский отступил к главным тушинским войскам. Заволжские места были тем самым избавлены от «воров».
Сведения о том, когда ополченцы взяли хорошо укрепленный монастырь, разнятся. Возможно, его гарнизон «дожали» уже после отъезда Давыда Васильевича с важным поручением — сначала в Калязин монастырь, где собирал прибывающие войска князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, затем в Ростов, о чем свидетельствует отписка, датированная 12 августа 1609 года.
Как враги сами себя в грязи утопили
Вернувшись к князю, мангазейский воевода участвует в одной из самых знаменитых баталий Смутного времени — битве под Калязином. Там, где река Жабна впадает в Волгу, 29 августа 1609 года армия Михаила Васильевича Скопина-Шуйского сошлась с польскими и литовскими хоругвями гетмана Яна Петра Сапеги.
«Сказание Авраамия Палицына», написанное очевидцем тех событий, рисует яркую картину закипающей схватки. Двадцатидвухлетний командующий русской армией посылает воевод Семена Головина, князя Якова Барятинского, Григория Валуева и Давида Жеребцова «со многими людьми за Волгу на перевоз к Николе чудотворцу в слободу на речку Жабну под литовских людей». Задача — не допустить переправы противника. Автор сказания отмечает интересную деталь: речка в том месте «топка зело и ржависта». Завидев москвичей, литовцы и поляки «яко лютые звери» устремились в атаку. Дальнейшие события не менее красочно излагает Олимпиада Шишкина, русская писательница и фрейлина супруги Николая I: «По данному заблаговременно приказанию, русские стали отступать… поляки с громкими криками преследовали воинов, внезапно рассеявшихся перед ними, как стадо робких птиц разлетается перед алчными коршунами» …
Дав врагу потерять голову и захлебнуться в азарте погони, русское войско, по словам писательницы, «вдруг поворотило в сторону». Поздно враги поняли, что ополченцы не так просты и уже гнут свою линию. Дружно потеснив врага к топким берегам Жабны, воеводы Головин, Жеребцов и Валуев «поспешно сомкнули около них растянутые ряды свои, и буйные восторги пришельцев скоро превратились в страшные ругательства. Исполненные отчаяния, они сами топили друг друга» …
Но это было лишь самое начало сражения. Потерпев на первом его этапе унизительный разгром передовых отрядов, вражеские полки устремились на русское войско. В описании Авраамия Палицына сеча была столь лютой, что от грохота орудий, треска ломаемых копий и воплей многотысячной людской массы, невозможно было различить слов стоявшего рядом товарища. Больше того, поле боя так густо заволокло дымом, что многие уже не различали тех, с кем бьются.
К вечеру закованные в сталь враги дрогнули перед стойкостью вчерашних ремесленников и крестьян, побежали за много вёрст к Рябову Свято-Троицкому мужскому монастырю. Их активно преследовали «…и многих литовских людей побили и поранили, и многих видных панов взяли живьём», — подводит итог боя Авраамий Палицын.
Спаситель древней обители
Боевой путь Давыда Жеребцова изобиловал множеством больших и малых стычек с неприятелем. Но самым известным его подвигом, пожалуй, является участие в героической обороне Свято-Троицкой Сергиевой лавры — главного форпоста к северу от Москвы.
Келарь этой обители, уже упомянутый Авраамий Палицын, оставил подробное описание всего, что случилось в период её осады с 23 сентября 1608 года по 12 января 1610 года (по старому стилю). Особо отмечены заслуги Давыда Жеребцова, пришедшего разношерстному страдающему от цинги гарнизону на выручку. Отряд Мангазейского воеводы, состоящий из 600 отборных воинов и трех сотен «сим служащих», 19 октября 1609 года ловко проскочил у неприятеля под носом и укрепился в лавре. Примечательно, что автор «Сказания» рисует читателям отнюдь не лубочный образ Давыда Жеребцова. Перед нами портрет человека, которому свойственно ошибаться, но признавать и исправлять свои промахи. Прибыв в монастырь, воевода пренебрег советами и помощью поднаторевших за время осады в воинском деле крестьян. Он еще и гневался на «пререкующих», гнал прочь. Но скороспелая его вылазка в тяжелом снаряжении за стены кончилась таким же скорым отступлением. Лишь отдышавшись, воевода вновь вывел свой отряд на сечу — поквитаться за обиду, и вновь попал в переделку. Видя же, что еще немного и всё долгожданное подкрепление будет порублено «яко кедры в дубраве», немощные и больные сидельцы лавры бросились северянам на выручку и с Божьей помощью возвратились с ними под стены обители…
Пятнадцатимесячная осада была снята с подходом небольшого, но хорошо вооруженного отряда Григория Валуева, с которым Жеребцов плечом к плечу стоял на топких берегах Жабны. Январским утром их войска объединились и обрушились на литовских захватчиков. «И втоптали они их в Сапегины таборы, и становища их около таборов зажгли. И милостью Пребезначальной Троицы многих побили и языков взяли». Затем, как пишет Авраамий Палицын, в бой вступили отряды гетмана Сапеги и полковника Лисовского. Закипели конные сшибки на Клементьевском поле, на Келареве пруде, на Волкуше и на Красной горе. Обе стороны понесли большие потери, но «вдвое больше погибло из полка еретического».
Исчерпав все возможности для захвата стратегически важной обители, остатки иноземного воинства устремились в сторону Дмитрова. Опасаясь преследования, они бросали стеснявшую их поклажу, так что иные счастливчики находили потом на дорогах и дорогие одежды, и изделия из серебра и золота.
Последний бой Давыда Жеребцова
Ещё раз воинская удача улыбнулась Давыду Васильевичу в последний день Масленицы 18 (28) февраля 1610 года. Как следует из отписки Устюжского воеводы Стрешнева о штурме Дмитрова, в этой операции вместе с немецкими наемниками и людьми князя Бориса Лыкова участвовал отряд Давыда Жеребцова. «Государевы люди взяли острог приступом, и воровских и литовских людей побили, и в остроге взяли восемь пушек». Примечательно, что там же, буквально под носом у рейдового отряда русских, находился гетман Сапега с Мариной Мнишек. Увы, они успели укрыться с остатками сопровождения на валу, а подошедшее к ним подкрепление заставило русских воевод отвести войска.
Свой последний бой мангазейский воевода Давыд Васильевич Жеребцов дал в стенах Троицкого Калязина монастыря. Цель его пребывания там с крошечным отрядом по документам не прослеживается, впрочем, это и не важно. «Новый летописец» скупо излагает суть дела: полковник Лисовский и казачий атаман Просовецкий осадили обитель и взяли её «по многих боях и приступах». То есть, несмотря на мизерные силы, держались храбрые защитники до последнего. И все до единого погибли. Враги изрубили монастырскую братию и разграбили святыню: «мощи чудотворца Макария из раки сребряныя иземши, повергоша на землю, и раку разсекоша… и всю монастырскую казну взяша, и монастырь сожгоша».
Герой погиб, но сопротивление лжецам и чужеземным грабителям уже набирало непобедимую силу. Русь объединялась, чтобы однажды, под знаменами народного ополчения, положить конец многолетней смуте.
