обновлено: 07:37, 22 марта 2023
Общество
Четырежды нерасстрелянный: страшные воспоминания ямальца о бандеровцах
«Они такие, какие есть» — ответил западному журналисту президент Украины Зеленский на вопрос о нацистских замашках батальона «Азов». Какие они есть, знает белорус по происхождению, первопроходец тюменского севера, председатель Надымского землячества Александр Шульга.
Время для чтения ~ 13 минут
Автор познакомился с Александром Адамовичем в апреле 2022 года под Старой Руссой, где тот был самым старшим (86 лет!) бойцом поискового отряда «Память сердца».
Обратив внимание на фамилию, автор почему-то решил, что Шульга украинец, и старался не обсуждать с ним денацификацию «незалежной». Многие даже пророссийски настроенные украинцы очень тяжело переживают происходящее. Но однажды, услышав по радио очередные новости о зверствах современных бандеровцев, Александр произнес:
– Я этих сволочей помню…
И рассказал жуткую историю своего военного детства.
Под пулеметы — шагом марш!
– Летом 1941-го мне едва исполнилось четыре года. Первое смутное воспоминание сохранилось о том, как я долго бегу за телегой, на которой отца увозят на фронт. Его призвали на четвёртый день войны, 26 июня. Больше мы не виделись. Он, имея четыре класса образования, перед войной был председателем местного кирпичного завода. А в армии, судя по всему, служил политруком. Повоевать ему пришлось недолго, уже к августу весточки от отца поступать перестали. Мать долго ждала его с войны, но напрасно. Уже в наши дни тюменские поисковики помогли выяснить, что отец погиб в концлагере в 1944 году.
Деревню Добрынь Ельского района Гомельской области немцы захватили быстро. Вдруг началась пальба, взрывы, и местные жители, схватив самое необходимое, побежали по проселочной дороге в соседнюю деревню. Саша с мамой и бабушкой — туда же. За собой на веревочке они тащили единственную корову-кормилицу. После очередного взрыва буренка вырвалась и, хрустя ветками, скрылась в зарослях. Она еще найдется — четыре года спустя.
– Добежали до соседней деревни — родины отца, а там тоже немцы. Нас развернули и отправили обратно в Добрынь, — продолжает Александр Адамович. — Согнали на площадь посреди деревни все население — на расстрел.
Так в свои четыре годика Саша впервые оказался под стволами немецких пулемётов. Вокруг все молились и плакали, а он, почти не понимая сути происходящего, боязливо жался к матери.
Подержав людей на площади, гитлеровцы приказали всем расходиться по домам.
В деревне немцы пробыли совсем недолго. Выгнав мать и Сашу из дома под открытое небо и устроив в школе конюшню, они отправились дальше — на Ленинград. На смену им пришли мадьяры и бандеровцы. В школе-конюшне еще несколько лет после войны детям было тошно учиться — так сильно воняло конской мочой.
Задача у новых «хозяев жизни» была несложная — следить за порядком, за организацией принудительных работ, и чтобы помощи партизанам никто не оказывал. За невыход в поле или работу спустя рукава помещали в «холодную». За подозрение в связях с партизанами наказание одно — расстрел или виселица.
Соседи помогли семье моего собеседника вырыть добротную землянку, чтобы ребенок мог подняться в полный рост. В ней и прожили Саша с мамой до возвращения Красной Армии.
Всю войну местное население, как и раньше в колхозе, выращивало на полях капусту, картошку, сеяло зерновые — все для фронта, все для армии. Только немецкой. И даже то, что деревенские сажали на своих огородах, забирали оккупанты. Люди ели щавель, гнилую картошку, оставшуюся на полях с осени, дробили желуди вместо чая, кофе. Запах гнилого картофеля запомнился Александру Адамовичу на всю жизнь.
А мама, которой тогда не было еще и тридцати лет, всю оккупацию всклокочивала волосы и грязнила лицо, чтобы не выглядеть слишком молодой и здоровой — все боялись угона в Германию.
Урок истории
Чем белорусы обидели бандеровцев, Саша не знал, но видел: эти приехавшие с Волыни полицаи местных просто ненавидели. Они патрулировали деревню вместе с мадьярами и нередко таскали с собой здоровущую овчарку.
Однажды мальчишка со своим дружком вышагивал по деревне, весело болтая о чем-то (детство же!) и не заметил идущих навстречу полицаев.
– Мы уже мимо протопали, когда внутреннее чутье заставило меня обернуться, — вспоминает Александр Адамович. — Вижу, на нас беззвучно несётся спущенная с поводка псина. Мой дружок, на год меня постарше и потому половчее, мигом перепрыгнул через плетень. Я сиганул за ним, но моя рука ещё была по ту сторону изгороди. Овчарка в прыжке успела её ухватить и вырвала кусок мяса. Зачем эти фашисты спустили на нас собаку? Так мы же при встрече кепки с голов не сняли и не поклонились им в пояс. В период оккупации это считалось серьезным проступком. И все же я считаю, что мне тогда повезло. Я был еще совсем маленьким, дошколенком, а ребят постарше наказывали куда круче. Четыре подростка из нашей деревни оккупацию не пережили...
В любой деревне в отсутствие поликлиник и аптек есть своя бабка-знахарка. Вот она и зашивала зареванному ребенку страшную рану — простыми нитками, швейной иглой и, конечно же, без анестезии. Шрам получился неровный, бугристый и страшный.
Уже потом, когда наши вновь отбили деревню, там временно расположился госпиталь. Военный хирург, поставив обезболивающее, аккуратно перешил Саше рану. Но шрам, конечно, остался — на память о заезжих бандеровцах.
От Волыни до Добрыни…
– Ума не приложу, как наша Добрынь войну пережила, — продолжает собеседник. — Места вокруг были глухие, партизанские. Периодически в зоне ответственности местной комендатуры происходили стычки. Если дело принимало серьезный оборот, бандеровцы сгоняли деревенских на площадь под пулеметы и ждали, чем закончится бой. Говорили: если хоть один мадьяр или бандеровец погибнет, всех расстреляют. Хотя, возможно, у них был и другой резон — пока мы были в заложниках, партизаны не смели деревню штурмовать.
Как бы там ни было, за время оккупации маленький мальчик с мамой, бабушкой и соседями четырежды(!) стоял под стволами пулеметов, ожидая расстрела. Что творилось в душе маленького человечка, когда он смотрел в перекошенные злобой лица русскоязычных оккупантов из соседней области? От Дыбрыни до Волыни всего-то сорок километров…
– Страха смерти у меня не было, я её тогда еще не осознавал. Зато очень боялся потерять маму и бабушку, — поясняет Александр Адамович.
По его словам, со временем у деревенских выработалась привычка — едва заслышав шум боя, люди бежали спасаться в лес. Во время очередной стычки с партизанами (а места там славные — территория рейдов Ковпака и отрядов Фёдорова) оккупанты окружили бегущих добрынинцев в районе кладбища и держали под пулеметами до окончания боя. Почему-то в толпе Саша оказался не с мамой, а с соседкой и ее дочкой. В этот раз вместе с полицаями в оцеплении стояли словаки, относившиеся к местному населению более лояльно. К ним тетка и подтолкнула пацана, дескать, иди, скажи: «Пан словак, отпусти нас с тетей и сестрой». Словак, глядя на Сашу, сказал: «Вы, дети, уходите отсюда, а женщина останется».
Повезло и на этот раз — мимолетная стычка закончилась без потерь, и людей отпустили. Потом Александр Шульга узнал, что словаками в его деревне командовал Ян Налепка, позже перешедший на сторону Красной Армии и ставший Героем Советского Союза.
И еще интересный нюанс: в оккупацию деревенским старостой служил бывший учитель немецкого языка и немец по происхождению. После войны оказалось, что он сотрудничал с партизанами. Может быть, благодаря ему, Добрынь и уцелела в отличие от тысяч других белорусских деревень. К примеру, соседскую, родину отца, спалили дотла. Бывает и так.
Судьба старосты Александру Адамовичу неизвестна — он пропал одновременно с уходом немцев.
О резистентности коричневой чумы
Участие мадьяр в нападении на СССР было сопряжено с такой изуверской жестокостью по отношению к мирному населению, что это вызвало нарекания даже со стороны немцев. Много страшных злодеяний совершили они в Воронежской, Брянской и Курской областях. Неспроста, генерал армии Ватутин, узнав о «подвигах» мадьяр, распорядился в плен их не брать!
А вот с бандеровцами советская власть обошлась куда как лояльнее — осужденные кто на пятнадцать, кто на двадцать лет, они вернулись домой с хрущевским прощением. Может быть, и тот полицай, что спустил на малолетнего мальчишку разъяренного пса, тоже дождался амнистии.
В детстве Саша Шульга не понимал истоков животной ненависти взрослых. Теперь же, глядя на озверевших «свидомитов», на их факельные шествия и нацистскую символику, он понимает, что эпидемии происходят не только от инфекционных заболеваний, но и от уродливых идеологий. Если их вовремя не долечить, они обретают резистентность и разгораются вновь.
P.S. Корова, пропавшая в самом начале войны, все же нашлась. В чаще леса на неё набрел местный лесник и… оставил себе. Уже после оккупации, узнав об этом, хозяева решили вернуть буренку через суд. Но лесник испугался и продал кормилицу в медсанбат.
– Прибежали соседи, говорят, вашу корову на убой ведут. Мама бросилась за красноармейцами вдогонку, плачет. Те сжалились, говорят: «Забирай свою корову, но что-нибудь взамен-то дай!» Отдали телёнка, — вспоминает Александр Шульга.
Еще десять лет бурёнка поила семью молоком. А шрам на руке остался на всю жизнь. Александр Адамович помнит, кто такие бандеровцы и какие они есть.
Автор: Иван Бычков
Журнал «Северяне», №1
