обновлено: 14:35, 28 сентября 2023
Общество
Как ямальцы и ленинградцы друг друга спасали
В войну дело было. Привезли к нам в Кушеват детишек из Ленинграда. Эвакуированных, значит. Мы-то знали, конечно, что город окружён: блокада, холод, голод, обстрелы. Знать-то знали, но представить в полной мере все эти ужасы не могли. Пока ребятишек этих не увидели. Знали уже, что открывают детский дом, помещение подготовили — подремонтировали, побелили, печи перебрали — всё честь по чести.
Время для чтения ~ 16 минут
Детей привезли в июне, в начале ещё, по большой воде. Накануне председатель народ собрал и строго так наказал, чтобы мы на малышей этих не пялились, не кино это, у всех своя работа — вот и работайте. Наши и не поняли, к чему такие строгости. Да и точно — у всех свои дела, коих не счесть, особо не любопытничали. Гадали только — зачем пять подвод снарядить велели к пароходу, неужто вещей у детишек так много?
Не дети — тени
Пароход пришвартовался на пирсе, и из него начали выводить, выносить на руках, а кого и на носилках — детей блокадного Ленинграда. Худые, измождённые, бледные до синевы, почти прозрачные, как слабые росточки забытого с зимы в подполе цветка. Не дети — тени. Такого не ожидал никто. Даже наши местные мальчишки, озорники и проказники, притихли, дышать перестали. Женщины, кто постарше, крестились украдкой. Мужики на пирсе хмурились, желваки только ходили. Маленькие девочки и мальчики, похожие на скелеты, обтянутые кожей и совсем с недетским выражением лиц, с глазами, полными скорби, невесомые — так наши встретились с войной наяву.
Не одна душа тогда дрогнула. Не одно сердце кровью облилось. А ведь уже и похоронки в селе были, некоторые мужчины инвалидами вернулись. Знали, какая страшная война идёт: и хронику в клубе смотрели, и газеты читали, и репродуктор слушали — понимали, что к чему. Но такое? Это же дети. Как можно с ними так? Как можно такое сотворить с детьми-то? Новым взглядом на войну взглянули, в детях этих всё великое зло её увидели, всю изнанку её, всю жуть. И у всех в голове одно: недаром ведь встали всей страной. «Всё для фронта, всё для победы!» — не пустые слова.
На фронте воины жизни не жалеют, мы здесь спину ломим, жилы рвём — всё ради победы над злом этим великим. И силы не жалко, и жизни не жалко — только бы победить, сломать хребет, по косточкам раздробить, чтобы и следа не осталось от этой гадины — вот такие мысли пришли. И потом мысли эти многим силы давали в трудные минуты жизни — когда над похоронками плакали или когда последние копейки сдавали в фонд обороны или в нескончаемой тяжёлой работе без свету — без продыху. Да мало ли моментов этих было в войну, радости-то мало, всё больше трудности. Вот тогда и вспоминали этот момент первой встречи с ленинградскими ребятишками, сжимали зубы да с новыми силами за работу брались.
Что за дела творятся?
И вот на фоне этого подъёма случился у наших конфуз с ленинградскими. А всё женщины наши. Как потом старик Пахомов сетовал: «И когда замок-то такой изобретут — бабам нашим на язык вешать, чтобы болтали поменьше»…
Детей разместили в бывшем купеческом доме. Наши-то подростки, немного погодя, отправились туда разузнать, что да как, познакомиться с новенькими. Да не тут-то было. Железной рукой и почти военным приказом завернула их Марта Яковлевна — она у них там главной была. Даже на крыльцо не пустила, да ещё посоветовала делом заняться. Во как! А вечером и женщины потянулись к детдому. Сердобольные и жалостливые северянки понесли гостинцы — у кого ещё картошка осталась, рыба вяленая. Да что там в домашних запасах было-то тогда, сами скудно питались! А Марта Яковлевна на крыльце их встретила, поблагодарила, конечно, но внутрь не пустила. Да ещё сказала, что продукты достанутся учителям, а детям ничего приносить не нужно, их к колхозу на довольствие поставили. Вроде как побрезговала городская деревенскими гостинцами — так наши-то поняли. И обиделись, да так крепко, что о причинах такого приёма даже не задумались, а стоило бы. Но уж как получилось, так и было.
Потом стали наблюдать издалека. Дети на улицу не выходят, печи постоянно в доме топятся — это летом-то столько дров жгут! Гостей не пускают, рыбу на рыбзаводе берут самую завалящую — щурогайку. Молоко из Горок приносят один бидон — это на такую-то ораву. Поселковых некоторых туда на работу взяли. Деда Пахомова — истопником, женщин нянечками, Ильинична — всегда знатной стряпухой была — её поваром. Эти тоже молчат, сильно не рассказывают о делах.
Вот и понеслось про Марту Яковлевну: «Злыдня она. Яга настоящая. Ведьма, глаз-то вона какой чёрный. Заморит ребятишек. Да что там, опыты, поди, какие над дитями проводит. Надо председателю сказать. Нет, надо в район написать. А лучше самому Сталину пожаловаться». Чем бы всё кончилось, одному Богу известно, но Марта Яковлевна сама пришла и перед бабами повинилась. Вот ведь женщина! Мудрая оказалась и культурная. Под вечер пришла к магазину, где по привычке на минутку собирались новости обсудить, покупать-то там давно нечего было. Пришла и сказала такие слова:
– Товарищи женщины! Простите меня и поймите, я за этих детей клятву дала перед их родителями живыми и мёртвыми, перед Богом, перед городом нашим Ленинградом. Поклялась, что всё сделаю, чтобы сохранить их жизни, выходить, на ноги поставить, как родных детей сберечь, чего бы мне это не стоило. Они сейчас очень слабые, истощённые — дистрофия, цинга, все застуженные, сами ведь видели. Многие волю к жизни потеряли. Война их души искалечила. Страшную зиму в блокадном городе пережили. Знали, что смерть может настигнуть в любом месте — в собственной комнате, в очереди за хлебом, во дворе. С этой мыслью и жили. Но не сломались тогда. В школу ходили, учиться хотели, по дому помогали — воду принести, топливо где-нибудь найти. С мамами своими каждое утро прощались и не знали, увидятся ли, останутся ли живыми в этот день. А потом эвакуация по дороге жизни под бомбами и взрывами. Чудом из города вырвались. Преодолели долгий путь в теплушках до Омска. Потом на пароходе сюда — взрослый-то не всякий выдержит. А они дети. Всего лишь дети. И я за них отвечаю. Их сейчас, после такой голодухи, нельзя сильно кормить, только по диете, по граммам еду давать можно, да и то не всякую. И только так можно организм восстановить, нужного лекарства нет, днём с огнём не сыщешь. На улицу не отпускаю, потому что опасно — дунет ветерок посильнее — простуду подхватят, слабые очень, или начнут траву есть — животом потом маяться будут. Вот выходим их, окрепнут телом, тогда вместе души их будем лечить. Вместе будем учить жизни радоваться. А ребятишки ваши будут нашими друзьями. Не обижайтесь на меня. Просто поймите, что так нужно…
Отчеканила, развернулась и ушла. А женщины долго молчали, горестно вздыхали, как будто отрезвление на всех нашло. Поняли, что обида ум застила, устыдились. Знали ведь, как после голода людей выхаживают. Всё знали, а напраслину на хорошего человека возвели. Вот тут-то старик Пахомов и рассказал им про Марту Яковлевну:
– Она военврачом была. С начала войны в медсанбате. А потом их разбомбили, мало, кто в живых остался после того налёта, фашист бомбы не жалел. А ей повезло. Полгода в госпитале, вся израненная, шитая-перештопанная, но живая. Из армии списали. Могла в тыл уехать — доктора везде нужны. А она в родной Ленинград, в блокаду эту, детей спасать вернулась. Святая она, а вы бы сначала подумали, а уж потом бы языками-то мололи. Но у вас всё наоборот. Обиделись они, прямо барыни какие — кушеватские!
В общем, нехорошо получилось. А Марта Яковлевна-то, надо же, какая мудрая женщина! Сама пришла, извинилась, разъяснила всё культурно, как есть. Ещё и доверие оказала, пообещала объединить с деревенскими усилия, когда детки оклемаются. Значит, зла не держит, а наоборот — с уважением и доверием ко всем.
Марта потом всех поселковых тоже лечила, нашего-то фельдшера на войну призвали, а больничка только в Горках была. Если уж совсем плохо человеку, и подводу выхлопочет, и сама до больницы довезёт. А если надо, то и до Мужей подводу снарядит — умела убедить начальство-то, всегда нужные слова находила. Многим помогла. И клятву свою сдержала — всех ребятишек выходила, никто не помер. Шибко её уважать стали и долго ещё добрым словом вспоминали.
Памятный Новый год
А дети между тем поправлялись. Стали на улицу выходить, отрешённость из глаз ушла, худые ещё, конечно, но уже на живых похожи — и то ладно. Дед Пахомов говорил, что и спать лучше стали и плачут меньше, радио слушают, книжки читают. Он им наладился игрушки мастерить. Мальчикам — лошадок строгал, а девочкам кукол вязал из пеньковой верёвки. А ещё рассказал, что как-то раз в столовой уронили миску с ложками, звон такой пошёл, а они все кто на пол, кто под стол. Крепко, видно, война в них засела, враз от неё не отвыкнешь, беда прямо. Ильинична повариха, тоже рассказывала про это, и всегда плакала от жалости и оттого ещё, что помочь невозможно. А Марта Яковлевна сказала, что возможно. И на Новый год всех пригласила на концерт. Но не в купеческий дом, где жили, а в школу. Им уроки в бывшей церкви организовали, отдельно от деревенских. Ёлку поставили — диво дивное, мы-то такого и не видели. Старые люди рассказывали, что так раньше церкви украшали к Рождеству, ещё и гимны божественные пели. А теперь, по новым порядкам, в домах так убирают и поют про ёлку, Новый год и Деда Мороза. А ещё желание загадывают. Наши тоже загадывать стали. Для себя много у нового 1943 года не просили. У всех одно было на уме — хоть бы война проклятая скорее закончилась. Победу просили. А ещё, чтобы мужики живыми вернулись и чтобы никто не болел. Желание загадывали и верили, что здесь, в церкви, оно обязательно дойдёт до Кого Надо и обязательно всё-всё сбудется. В святом месте просили о главном, молили от всей души. Не может не сбыться.
И угощение потом было — всё как полагается. Чай заварили ароматный на смородиновом листе, да с лабазником, который медовый привкус даёт. Ильинична парёнки из голубицы ещё летом наделала, припасла угощение. Все удивлялись, когда успела ягод натаскать, а вот успела, поди ж ты. Понемногу всем хватило. Чай душу греет, сердце от него добрым делается, на разговоры располагает. Говорили обо всём, смешные случаи вспоминали. Тома-клубница за патефоном сбегала, песни слушали. За деда Пахомова порадовались. Вот ведь как оно — жил один-одинёшенек, родной души рядом не было. А на старости лет сразу 120 внучат у него образовалось — это ли не счастье? Душой к ребятишкам прикипел, а они к нему.
Хорошо было на том празднике, как в мирное время вернулись, на короткий миг про войну забыли, оттаяли будто. Не понятно только, кто кому душу отогревал: мы ребятишкам или они нас добрее сделали.
Марта Яковлевна сказала, что это не важно, люди должны помогать друг другу и всегда поддерживать. А кто бы спорил. Ненароком и первую встречу с ней припомнили. В одном мнении сошлись, что тогда война проклятущая людей злобой накрыла. Война далеко гремит, а злоба её ядовитая по всему свету расползается. Но не дали ей народ затопить и ожесточить. Не дали человека в себе уничтожить, озлобиться не дали — всё благодаря Марте Яковлевне и старику Пахомову, а особенно — детям ленинградским. Это они своим примером людей к добру и свету повернули, дорогу эту открыли, вопреки всем недоразумениям. Вот ведь как бывает. И не надо разбираться, кто кому больше помог. Нет такой меры, чтобы доброту, участие и помощь бескорыстную измерить. Человечность это, несмотря на все невзгоды. И наши деревенские испытание это с достоинством выдержали. Как все тогда, вся страна и воины все. А без этого никак. Без этого и победы не было бы. Вот так.
Материал основан на реальных событиях. Был подготовлен в рамках краеведческого проекта «Наше Семигорье» и вошёл в цикл «Были и сказы нашего Семигорья». Место действия — деревня Кушеват Шурышкарского района, упразднённая в 2006 году.
Текст: Наталья Русских
Журнал «Северяне», № 3, 2023 г.
Авторы
Красный Север
Журналист
обновлено: 14:35, 28 сентября 2023