Общество
Как в Тобольской губернии встречали Рождество и Новый год
Конец ХIХ — начало XX века выдалось для Российской империи относительно спокойным, люди без боязни смотрели в завтрашний день, восторгались темпами строительства Транссиба и дивились достижениям воздухоплавателей. Благодушное настроение обывателей хорошо прослеживается по публикациям газеты «Сибирский листок».
Время для чтения ~ 18 минут
В преддверии Нового года сибиряки пребывали примерно в том же настроении, что и герои рязановской комедии «Ирония судьбы, или С лёгким паром!». Единственным важным отличием было лишь то, что встречать праздник они собирались по Юлианскому календарю, а значит, после Рождества Христова, а не до — как это происходит сейчас. Так что и ёлка для людей верующих была прежде всего рождественской, а уже потом — новогодней.
Чтобы проникнуться мыслями и чаяниями людей дореволюционной эпохи, «Сибирский листок» нужно читать не спеша, с расстановкой, понимая, что за неимением суетливых соцсетей и Т9 речь россиян была более плавной, а литературные образы — основательными и возвышенными.
Итак, погружение в 1890–1900-е годы начинается…
Сценка для «Голубого огонька»
Зима. Сибирь укрыта чёрным бархатом ночи. Лишь свет далёких звёзд пробивается сквозь морозный туман, даря глазам утешение и надежду заблудшим путникам. Луна и северное сияние перед новогодними праздниками редкие гости, оттого им в Сибири всегда рады — они хоть как-то смягчают кромешную тьму.
А на земле мороз пробирает до костей, белеет ледяными поцелуями на щеках и носах, крича об угрозе обморожения.
В морозной дымке, когда за несколько метров не видно ни зги, можно вживую услышать такой газетный диалог:
– Ну, холодно. Ах, здравствуйте, Иван Иваныч!
– Петру Петровичу.
– Какой густой мороз!
– Да, здорово-таки похолодало за ночь. И щиплется. А что, не побелел мой нос?
– Нет, ничего ещё, но, Боже мой, щеками придётся жертвовать, должно быть, милый, вам!
– Щеками!
– Да, но вы не трогайте руками. Я снегом вам потру.
– Ах, нет! Я сам, я сам!
– Вот так… ещё… ещё потрите хорошенько… А жаль, что башлыка сверху не надел.
– Ну, вот я и оттёр.
– Ах, нет, ещё маленько!
– Ну, хорошо теперь. А ваш-то побелел.
– Кто? Где? Ах, чёрт возьми, скажите же скорее, кто побелел?
– Да он.
– Да кто?!
– Ваш нос.
– Так что же молчали вы!
– Ах, трите посильнее!
– Я тру и так. Ну, дьявольский мороз!
(«Сибирский листок»: 1901 — 1907/Сост. В. Белобородов (при участии Ю. Мандрики). Тюмень: Мандр и Ко, 2003. — 640 с. — [Газеты Сибири], 1903 год.)
Да, были морозы в наше время!
Дореволюционный журналист ничуть не преувеличил. Я иногда вспоминаю свои школьные годы, прошедшие в посёлке Яр-Сале, и тридцатиградусные морозы, считавшиеся чуть ли не потеплением. В те далёкие семидесятые годы мы при такой температуре преспокойно играли в хоккей, ходили на лыжах и строили снежные крепости. И даже когда столбик термометра опускался до –42 градусов и у нас отменяли уроки, мы всё равно не сидели дома. При этом старшеклассники нам сильно завидовали — у них-то актировку объявляли лишь при 45–47 градусах мороза.
Порой, возвращаясь после уроков, они составляли нам на ледовой площадке компанию, и тут уж малым не было никакой пощады. Кстати, играли мы не шайбой, а небольшим мячом — практически как в русском хоккее и без щитков. Если заледеневший мячик бил в колено, от боли слёзы наворачивались на глаза и тут же замерзали. Ещё хуже, если прилетало в лицо — били-то старшеклассники по-взрослому. Мне частенько доводилось стоять в воротах, так что учителя замучились расспрашивать о происхождении синяков в пол-лица. Со временем из журнала «Юный техник» я всё же узнал, как сделать вратарскую маску. Там же нашёл цикл статей о подготовке игровой площадки, размерах ворот, защите для игроков и многом другом. До сих пор благодарен автору за эти советы.
Однако вернёмся к морозам. Какой бы азартной ни была наша игра, мы всегда следили, не побелел ли у товарища нос или щёки. Заметив такое, тут же растирали лицо варежкой. И да, спасибо школе, мы знали, что снег для этого не годится, льдинки раздирают кожу.
А ещё с декабря все начинали жить в предвкушении Нового года! И лишь одиночные ипохондрики разнообразили общий настрой своим недовольным ворчанием. Думаю, этим моё поколение мало отличалось от населения царской России.
Вот, к примеру, что написал в конце декабря 1902 года уставший от зимы репортёр «Сибирского листка»:
«Сегодня 31 декабря. Где-то далеко от нас готовятся торжественно проводить старый год и встретить новый. Улицы полны народа; лица все возбуждённые; люди суетятся, хлопочут, бегают. Многие там сегодня перебирают в памяти впечатления за прожитый год; каждый по-своему думает или мечтает о том, что сулит год грядущий.
Вечером сегодня соберутся люди тесною семьёй или целым обществом. Весело будут гореть огни, громко играть музыка, молодёжь с увлечением будет танцевать; соберутся ребятки наряженные, весёлые и счастливые вокруг сверкающей огнями и украшениями ёлки; а где поведут и скромную беседу серьёзные люди, будут говорить о разных «вопросах», обмениваться мыслями, спорить…
А у нас тихо. На улице редко встретишь прохожего, облачённого в малицу, из которой видны лишь нос и глаза, встретив которого, часто задаёшь гоголевский вопрос: «Ой, мужик? Ой, баба?». Ещё реже увидишь конного. В домах тоже тихо, буднично. Что нам праздновать? Однообразно, день за днём, одни в мелочных заботах и хлопотах, другие за служебной лямкой, третьи в безделье провели минувший год, а наступающий принесёт те же заботы и хлопоты, ту же лямку или то же безделье».
(«Сибирский листок»: 1901 — 1907/ Сост. В. Белобородов (при участии Ю. Мандрики). Тюмень: Мандр и Ко, 2003. — 640 с. — [Газеты Сибири] 1902 год, с. 63 — 64.)
На радость взрослым и детям!
Другой корреспондент пишет, что ещё несколько лет назад ёлки в деревнях Сибири были «неслыханной вещью», но всё же детские праздники стали неотъемлемой частью зимней жизни. Кстати, эта публикация опровергает сталинский миф о том, что-де новогодние торжества стали общедоступны лишь при советской власти. Как видите, нет, и при царе-батюшке в стране лесов, полей и рек, ёлок с лихвой хватало и городским, и деревенским.
«Повседневная житейская сутолока с её погоней за рублём, чёрствостью к чужому горю, завистью к чужому счастью и удаче так опутывает обывателя, что он весь, поглощённый мамоной и забывший о «душе», вдруг чувствует неодолимую потребность хоть на минуту отдохнуть душой, почувствовать себя человеком, желающим добра другим людям. И вот праздник детей, детей, против которых никто ещё ничего не имеет и невинная, простодушная радость которых так заразительна, так умиляюще действует на самую чёрствую душу, является предлогом отдать дань душе, требующей отдыха от повседневных злоб.
И все начинают общими силами, чем кто может, готовиться к детскому празднику. Собираются щедрые пожертвования, разучиваются стихи, басни, выписываются безделушки, покупаются и жертвуются валенки, тёплые чулки, шапки, шубенки, ситец и так далее. Дружно украшается ёлка, собираются ребята, взрослые, почётные и непочётные гости, кто не втиснулся в помещение школы, тот прильнул к окну или просто стоит у здания школы».
(«Сибирский листок»: 1901 — 1907/Сост. В. Белобородов (при участии Ю. Мандрики). Тюмень: Мандр и Ко, 2003. — 640 с. — [Газеты Сибири] 1903 год, с. 106.)
Правда, всё это очень похоже на день нынешний?
Зимние праздники на Полярном круге
В Обдорске Новый год проходил весело. После Рождественского поста — святки, и сельчане гуляли на славу. А вот инородцы никак не могли привыкнуть к этому оживлению посреди зимы, когда вся природа спит и только небо иногда вспыхивает загадочным сиянием, да мороз пробирает до костей и заставляет сидеть дома или в чуме.
Впервые Рождественскую ёлку для инородческих детей на Полярном круге провели 25 декабря 1895 года — по старому стилю, разумеется. Подобие знакомого всем советским детям утренника организовал священник Иоанн Егоров, назначенный настоятелем Обдорской миссии, и один из основоположников гигиенической науки в России профессор Аркадий Якобий.
О том, как это было, Егоров написал в газету небольшую статью.
«На Рождество 1895 года я устраивал в своей квартире ёлку для учеников своей школы. Разговаривая с г. Якобием по поводу предстоящего детского торжества, я упомянул, что недурно бы позвать и остяцких детей. Профессор Якобий со свойственным ему жаром ухватился за эту мысль, просил меня отменить ёлку для учеников и устроить таковую для «милых» остяцких детей.
Мысль эта в принципе нравилась и мне, потому что при более широкой постановке дела миссии ёлка для остяцких детей в параллели с ёлками, устраиваемых для русских детей, имела бы и цивилизующее, и связующее с миссией значение для инородцев, и я, конечно, согласился».
Профессор предложил организовать дело в складчину и достал из бумажника четыре рубля, так как у Егорова денег на всё не хватало. В двух комнатах священника собралось около шестидесяти ребятишек, их отцов и матерей. В помещении было очень тесно, «хоть по головам ходи», но весело. Детей угостили чаем с сахаром, и как вспоминал Егоров:
«Прикуски, сахару и пряников они приесть не могли и много разнесли по домам. Перед чаем мною через своего толмача для взрослых и подростков было сказано приличное случаю объяснение праздника Рождества Христова и устройства ёлки, как удовольствие для детей в честь Божественного Дитяти Христа. Затем через другого толмача, известного Рослякова, было сказано несколько слов, демонстрирующих личность и задачи остяцкого радетеля г. Якобия, но сам Якобий до того уже присмотрелся к условиям жизни этих гостей, что не имел надобности расспрашивать их о чём-нибудь и даже не показывался им; он наблюдал из соседней комнаты сцену угощения и делал фотографические снимки при содействии обдорского фотографа г. Рочева».
Тысячи лучших воспоминаний
Благое дело продолжил игумен Иринарх (Иван Шемановский), руководивший Обдорской православной миссией с 1898 года. Он прекрасно понимал объединяющую силу рождественского торжества и действовал в том же ключе, что и его предшественник Иоанн Егоров. Как и предполагалось, ёлка подружила его и с маленькими тундровиками и их родителями. Сам же он с душевной теплотой вспоминал картинки из своего детства, проведённого на тёплом и благодатном юге:
«Ёлка… одно это слово навевает мне тысячи лучших воспоминаний девства и зрелой жизни… Я в раннем детстве остался круглым сиротою. Из этого периода моей тусклой воспоминаниями жизни более сильным является устройство моим отцом детской Рождественской ёлки. Я тогда видел всех радостными, добрыми, любящими. Тогда, помнится, не чувствовалось обид и зависти, сердца всех наполнялись особой святой радостью и общим весельем, памятным, никогда не забываемым... Род службы в Обдорске заставил меня сходиться с людьми, приспособляться к ним, жить с ними одной жизнью... Радоваться их радостями, плакать с ними в их несчастьях, горевать в их печалях и неудачах».
(Шемановский И. С. Ёлка//В дебрях крайнего Северо-Запада Сибири/Избранные труды, с. 84 — 85.)
Ёлка — общественное достояние!
К началу XX столетия усилиями Шемановского и жителей Обдорска Рождественские ёлки для детей тундровиков стали нормой жизни. Малыши заблаговременно готовились к празднику: учили стихи, басни, песни. А взрослые привозили из близлежащих лесов ёлку побольше (тогда близ Обдорска даже кедровая сосна произрастала!) да наряжали её так, что даже у стариков дух захватывало. Чего уж говорить о детях из тундры! Шемановский писал:
«Было приятно видеть их, до этого постоянно угрюмых, с горящими от удовольствия глазами… Боязливые и робкие, неуверенные в своих движениях при посторонних, считающие себя хуже детей русских, они сумели овладеть общим к себе вниманием и на ёлке сделались неузнаваемыми. Награждаемые дружными аплодисментами за хорошо рассказанную басню или прочитанное стихотворение, они удалялись с горящими от удовольствия глазами, с гордо поднятыми головами, с сознанием своего достоинства… Хорошо пропетые русские хороводные песни инородческими детьми вызвали общий восторг. Сделавший их вполне счастливыми. Родители-инородцы с расплывшимися на их лицах блаженством открыто заявляли, что их детишки совсем как русские. Но сами ребятишки не захотели вполне быть схожими с детьми русских обывателей».
(Шемановский И. С. Ёлка//В дебрях крайнего Северо-Запада Сибири/Избранные труды, с. 84 — 85.)
Добавить тут нечего. И Рождество, и Новый год в Тобольской губернии везде встречали примерно одинаково. При этом торжества 25 декабря имели выраженные черты детского праздника. Как написал один корреспондент:
«Играет граммофон или более простой инструмент, поются хоровые песни, изображаются басни в лицах, декламируются стихи, раздаются аплодисменты, разносится угощение, распределяются подарки, довольные и умилённые, все расходятся по домам, а неугомонный деревенский корреспондент, придя домой и будучи в приподнятом настроении, строчит длинную корреспонденцию о значении ёлки для детей и для взрослых, сообщает подробную программу вечера, перечисляет всех жертвователей, по адресу каждого говорит несколько лестных слов в полной уверенности, что никто не может отказаться разделить его радость по поводу удачно сошедшего детского праздника, и заканчивает свою корреспонденцию пожеланием своим односельчанам во всех своих общественных делах быть такой же дружной и альтруистически настроенной семьёй, как на только что отпразднованной ёлке».
(«Сибирский листок»: 1901 — 1907/Сост. В. Белобородов (при участии Ю. Мандрики). Тюмень: Мандр и Ко, 2003. — 640 с. — [Газеты Сибири] 1903 год, с. 106.)
А я в конце этой статьи вспомню слова жителя Берёзова:
«С Новым годом, господа! Дай-то Бог, чтобы в новом году нам, жителям холодного, угрюмого Севера, стало на душе теплее, легче, радостнее, чтобы вместе с суровой природой нас поменьше угнетали тяжёлые условия внутренней нашей жизни и взаимных отношений».
(«Сибирский листок»: 1901 — 1907/Сост. В. Белобородов (при участии Ю. Мандрики). Тюмень: Мандр и Ко, 2003. — 640 с. — [Газеты Сибири] 10 января 1902 год.)
Текст: Всеволод Липатов
Журнал «Северяне», № 1, 2023 г.
