обновлено: 09:22, 01 ноября 2022
Общество
«Простите, что вернулся из плена живым»
– В первую же минуту нашей встречи я жестоко обидел отца. Стояла осень 1945 года. Мы жили в Киеве и за окнами нашей крошечной квартиры на Евбазе (просторечное название Еврейского базара в Киеве), звеня медалями, прогуливались фронтовики. И вот в дверь постучали. «Кто там?» В комнату шагнул худой человек в солдатской шинели. Все вокруг радостно закричали: «Павлик, Павлик вернулся!»
Время для чтения ~ 19 минут
Мне было уже пять лет, и я сразу понял, что это и есть мой отец-фронтовик, Павел Кириллович Волков. Я подошёл к нему и говорю: «Здравствуй, папа». Вокруг все заахали: «Надо же, узнал!» А я, между тем, продолжаю фразу: «Папа, а где же твои ордена?» Откуда мне было знать, что отец вернулся не из поверженного Берлина, а из фашистского плена! Думаю, от моих слов ему стало очень горько и обидно. В тот миг моя физическая память включилась и началась осознанная жизнь. Всё, что было до того дня, я не помню…
«Встречи» в новом формате
Мой знаменитый коллега, Сергей Павлович Волков — спец по житейским историям. Ямальской публике он известен как автор многочисленных статей, очерков и ведущий популярной телепередачи «Встречи». Повествовать о людях — его стезя. Но есть одна история, которую он так и не решился изложить зрителям. Это рассказ о его отце, участнике кровопролитных боев на Украине летом-осенью 1941 года. В июле 1942-го, во время второй битвы за Харьков, он попал в плен, был узником концлагеря близ норвежского города Тронхейма и заключенным проверочно-фильтрационного лагеря НКВД. Он пережил гонения и, не теряя человеческого достоинства, вернулся к мирной жизни, стал уважаемым тружеником.
– Мне трудно об этом писать, — подытожил наши разговоры на эту тему Сергей Павлович. — Война оставила в памяти моей родни глубокий и очень болезненный след. Все её помнили, но почти ничего о ней не говорили…
В домашнем архиве Волкова хранится красноармейская книжка его отца. Он демонстрирует её с благоговением и описывает так, будто ведет свои знаменитые «Встречи»:
– Что можно сказать об этой книжице? Она весит ровно один грамм, как советская копейка. Но для моего отца она была настоящим богатством, ведь он получил её после освобождения из фильтрационного лагеря. Здесь написано, что он принял присягу 1 мая 1940 года. Мне тогда было пять месяцев. В тот же день отец сфотографировался и этот снимок сейчас хранится в моём домашнем архиве. Отец на нём такой молодой, серьёзный… Однако вернусь к книжке — в ней всего несколько страниц. На одной из них указано, что после освобождения ему выдано вещевое имущество: нательная рубаха и кальсоны. Также отмечен его боевой путь и первый бой — 22 июня 1941 года в районе Равы Русской. Вероятно, он был в числе защитников недостроенного укрепрайона, который немцы штурмовали вплоть до 26 июня. Потом, в связи с угрозой окружения, дивизия отца отошла на новые позиции. Очередной этап боёв с его участием — подо Львовом. Немцы оккупировали этот город 30 июня, и в тот же день украинские националисты устроили там чудовищную резню… Летом-осенью 1941 года дивизия отца была несколько раз разбита, но всякий раз, получив пополнение, вновь шла в бой. Весной 1942 года отец побывал в Сталинграде. Боёв там ещё не было, и в красноармейской книжке этот момент не отмечен. Но и там наши бойцы времени даром не теряли. По словам папы, он участвовал в подъёме зенитки на крышу театра …
О чём молчали фронтовики
— Сергей Павлович, ваш отец отправлял домой весточки с фронта? И что тогда происходило в Киеве?
– Насчёт весточек не знаю, но помню рассказ мамы о том, как гитлеровцы заняли город 19 сентября 1941 года. В тот день возле нашего дома на Галицкой площади остановился танк. Немцы зашли в подъезд, потом ввалились в квартиру. На всю женскую часть семьи напал понос. Были основания — отец на фронте, дядя Толя, мамин брат, — в партизанах. Танкисты никого не тронули, молча забрали из дома стулья, ковёр и сели возле танка пить пиво. Вот такая у них в тот период была война. Потом им посигналили, они быстро попрыгали на броню и уехали, оставив наш скарб под окнами. Домочадцы, естественно, всё тут же занесли обратно.
– Вы упомянули дядю — участника партизанского движения. Его дальнейшая судьба известна?
— Да, он погиб при освобождении Польши. Но семья узнала об этом после многолетних поисков, когда бабушка разыскала его сослуживца. Выяснилось, что отряд дяди Толи переходил железную дорогу и напоролся на засаду. Его смертельно ранили и при отходе похоронили в безымянной могиле. Ещё один павший родственник — Сергей Егоров, бабушкин брат, политрук, танкист. Погиб в 1941 под Москвой. Сослуживцы описали обстоятельства его смерти — снаряд пробил танк и экипаж посекло осколками. Когда политрука вытащили наружу, было понятно, что он не жилец — все внутренности остались на броне. Он попросил водицы. И вот фраза, которую я помню с детства: «Он пил и было видно, как вода из него выливается». Теперь представь, вокруг почти все семьи неполные — где отец убит, где брат искалечен. И вопрос о том, где ты был с июня 41-го по май 45-го, воспринимался очень серьёзно и болезненно. А у нас в семье живой и с полным набором рук и ног бывший пленный. Конечно, это не афишировалось. Но я помню те глухие кухонные разговоры и горькое, сказанное полушёпотом слово: «плен». В те времена смело рассуждать о плене было равнозначно разговорам о верёвке в семье повешенного. И совершенно понятно, почему отец, вплоть до смерти Сталина, утаивал это обстоятельство от соседей и коллег…
Многодетные родители ласково именовали Павла Волкова поскрёбышем — так в старину называли хлебец, испечённый из остатков муки, или самого младшего в семье ребёнка. Когда он попал в плен, его мама, Наталья Ивановна, не теряла надежды на спасение сына и всю войну за него молилась. Воистину, Господь услышал её молитвы!
Больше шёл, чем ехал
В одну из встреч Сергей Волков принёс в редакцию «Северян» томик генерал-полковника Франца Гальдера, начальника генерального штаба сухопутных войск Германии. Раскрыв по памяти нужную страницу, произнес:
– С этой книгой ко мне однажды подошёл отец и зачитал выдержку из главки о событиях 13 июня 1942 года. Вот, послушай: «В районе Волчанска достигнуты блестящие успехи. Окружены крупные силы противника. Взято 20 000 пленных»…
Так вот, по словам отца, этот отрывок как раз про него, — пояснил Сергей Павлович. — Батя вкратце описал мне картину того злополучного дня. Его часть наступала на харьковском направлении и командование, страдая головокружением от успехов, не особо заботилось о флангах. Но отец об этом ничего не знал. Сидя за баранкой грузовика, он думал о своем дне рождения и надеялся, что как-нибудь отметит его с друзьями в ближайшем селе. Постараюсь воспроизвести его слова:
«Едем… Слышим шум справа. Это наши танки помогают, говорят командиры. Потом зашумело слева. Это тоже наши, фрицев гонят, понимающе кивают все вокруг. Потом зашумело сзади. Глядь, и впрямь танки прут, догоняют колонну. Ещё минута и — стоп машина. Всем хенде хох! Немецкие панцергренадеры быстро построили всех пленных вдоль дороги. Политработников и коммунистов отделили от общей массы и на глазах у всех расстреляли. Вот так, Серёжа, начался мой плен»…
По словам собеседника, его отец описал дальнейшие события весьма сухо: «Больше шёл, чем ехал». И всё же было бы интересно представить хоть какие-то детали этого маршрута.
Как следует из различных публикаций, поток советских пленных следовал в Норвегию через портовый город Штеттин. Там их грузили на различные суда, чтобы доставить по Балтике в Осло или какой-нибудь другой порт. Людей трамбовали в трюмы как скот. Несмотря на то, что в поездку отправляли физически крепких мужчин, многие умирали в пути. Тех, кто добрался, развозили по различным концлагерям, которых на территории Норвегии было около пятисот.
Холод арктических лагерей
Первые партии красноармейцев прибыли в Норвегию ещё в августе 1941 года. Их использовали на строительстве различных военных объектов, дорог, тоннелей, лесоповале и уборке снега.
Об условиях их содержания написано не так уж и много. Всё-таки они составляли малую часть от общей массы советских пленных — примерно 95 тысяч. Каждый седьмой не дожил до освобождения.
Арктический холод губил узников норвежских лагерей быстрее тяжкого труда. Даже по скудным немецким стандартам, бараки должны были отапливаться, чтобы подневольные рабочие могли просушить одежду. Но и это зачастую не соблюдалось. Пленные сами добывали топливо для печей буржуек и, случалось, замерзали после отбоя. Их положение усугублялось тем, что хорошую одежду и обувь у них отбирали. Так что даже в морозы они могли трудиться без носков, рукавиц и нательного белья. Некоторые были лишены и верхней одежды, довольствуясь германскими кителями со споротыми пуговицами на клапанах карманов.
О лагерном быте советских военнопленных свидетельствуют фотографии их землянок в Тромсё и бараков в Салтфьеллете.
На свободу — только через фильтр
– По словам отца из плена его освободили союзники. После этого с советскими гражданами работала специальная комиссия, агитировала остаться на Западе. В итоге многие наши пленные разбежались. Кто-то в Швейцарию уехал, кто-то за океан, — вспоминает Сергей Волков. — А отец никуда бежать не хотел, мечтал вернуться к жене и сыну. После репатриации он отправился прямиком в чистилище — фильтрационный лагерь под Гусь-Хрустальным. Допросы были очень тщательными, изучалась каждая мелочь. Отец с трудом прошёл проверку. Позже, когда его младший брат уходил в армию, папа ему сказал: «Миша, служи спокойно, я перед законом чист». Но я думаю, что в такой ситуации проще сохранить чистоту перед законом, чем перед людьми…
Здесь хочется сделать небольшое отступление и обратиться к воспоминаниям Михаила Ильченко, узника концлагеря в Тронхейме.
Они опубликованы на портале «Я помню» и хорошо иллюстрируют процесс подготовки к репатриации.
репатриации. «К строю подошёл человек в гражданской одежде и объявил, что сейчас каждый из нас, по одному, должен подойти и ответить на вопросы комиссии. Комиссия состояла из семи человек, по одному от США, Англии, Швейцарии, Норвегии, Швеции. От СССР был полпред Виноградов и ещё был представитель от Красного Креста. Мы, переговариваясь друг с другом, гадали, какие же вопросы нам будут задавать. Вот подошла и моя очередь, я подошёл к стулу и встал сзади него. Полпред СССР сказал: «Пожалуйста, садитесь». После этого человек, одетый в чёрный костюм (как я позже узнал, это был шведский представитель Красного креста), задал мне по-русски первый вопрос: «Желаете ли Вы возвратиться на Родину?» Я ответил: «Да!» «Откуда Вы родом?» — спросил он. Я назвал свой домашний адрес… Далее последовал вопрос: «Не боитесь, что после возвращения домой Вас будут судить как изменника Родины за то, что вы сдались в плен?» Я ответил, что в плен меня забрали как гражданское лицо, руки я не поднимал и в плен добровольно не сдавался. После этого председатель комиссии, швед, сказал: «Желаю Вам счастливо добраться домой!» Эти долгожданные слова после трёх лет плена так на меня подействовали, что глаза мои наполнились слезами, и я чуть было не заплакал».
Без вины виноватые
– Сергей Павлович, после фильтрационного лагеря у вашего отца были проблемы с трудоустройством? — Его сразу же взяли на колбасную фабрику забойщиком скота. Немного поработал, потом слышу, говорит маме, что в коллективе прознали о плене. Ему пришлось, по сути, бежать из Киева и искать другое место работы. Помог родственник, муж сестры. Он жил с семьёй на Западной Украине, в Буске, работал в МГБ СССР. Вот туда отец и отправился, а мы за ним следом. Он трудился в геологической партии буровиком и потом всю жизнь гордился тем, что участвовал в открытии новых залежей.
Ситуация, описанная Сергеем Волковым, характерна для послевоенного периода. Она хорошо показана в фильме Григория Чухрая «Чистое небо», снятом в 1961 году. Процитирую яркий диалог главного героя кинодрамы — бывшего пленного лётчика Алексея Астахова и влюблённой в него Саши Львовой.
– Но как я мог сказать тебе об этом?
– О чём?
– О чём? Сегодня пришёл к одному. Служили вместе. Вот он я, хочу летать. Ничего другого не могу… Но ты был в плену! Да, я был в плену, виноват. Виноват в том, что меня сбили. Виноват в том, что полумёртвого взяли в плен. Виноват в том, что я бежал, а меня поймали и собаками рвали на мне мясо. Виноват в том, что я не подох с голоду. Виноват в том, что меня не пристрелили, не сожгли в печи. Виноват, виноват, виноват! Простите…
Ответ на детский вопрос
– После смерти Сталина наша семья спокойно вернулась в Киев, — продолжает Сергей Волков. — И даже получила квартиру — восемнадцать квадратных метров на четверых. Никаких косых взглядов по поводу пребывания в плену уже не было… В 1987 году отец приехал ко мне в гости, в Лабытнанги. И первым делом спросил: а где здесь кладбище? Я удивился такому интересу, а он и говорит, дескать, многие его товарищи из плена прямиком отправились в Воркуту, Лабытнанги, Салехард на строительство сталинской железной дороги. В отличие от него они не прошли проверку, и отец хотел побродить среди надгробий, поискать знакомые фамилии…
– А когда отец смог ответить на ваш самый первый вопрос?
– О, это было уже на излёте советской эпохи, когда он вышел на пенсию. Вдруг начали приходить юбилейные медали, а потом, в 1985 году — орден Отечественной войны II степени. К сорокалетию Победы его вручили многим ветеранам. Но мне всегда казалось, что вклад отца в разгром гитлеровцев недооценен. Ведь на его долю выпали тяжелейшие бои лета-осени 1941 года. Через что он тогда прошёл — одному Богу известно. И вот однажды, уже в лихие девяностые, я совершил нехороший поступок. Принёс отцу с толкучки орден Красной Звезды. Но папа его не принял и плохо на меня посмотрел… Фронтовое прошлое не оставляло его до самой смерти. И даже когда он, мучаясь сильными болями, умирал, мама поддерживала его словами: «Павлик, ты же сильный, ты был в плену, держись…
Журнал «Северяне», №1, 2022 г.
Авторы
Андрей Баландин
Журналист
обновлено: 09:22, 01 ноября 2022