Новости
Тамбейский дневник. Откровенная история про оленеводов и таящемся в тундре ужасе
Неподалеку от побережья Карского моря находится запретная святыня ненцев. Болота, полярные медведи и всесильные духи тундры гонят от нее пришлых людей. Кочевники же из рода Вэнго, и их соседи, живут неподалеку от сакрального места из века в век. Тамбейская тундра не балует ненцев условиями – солоноватые ручьи, ураганные ветра и походы за рыбой по плавающим льдам пролива Малыгина. Мгла полярной ночи. Редкие стойбища разделяют огромные расстояния. Корреспондент «Красного Севера» погрузился в этот мир.
Живущие среди оленей
Вертолет врывается в мир кочевников. Оглушает меланхоличную тишину стойбища механическим грохотом. Прижимает куцую траву. Пугает оленей. Скидывает капюшоны с малиц встречающих его людей. Мы – пассажиры, вереницей вылетаем из отсека. Вытаскиваем ценный груз – сотни килограммов. Быстрее-быстрее! Место посадки находится в 300 км от аэродрома в селе Сеяха. Запас топлива жестко ограничен.
Падаем плашмя на груз. Жмет ударная волна от взлетающего рейса. Зловоние от сожженного керосина забивает дыхание. В ушах долго пульсирует какофония.
Мы на краю Ямала, невдалеке от Карского моря. Мы – это бригада ярсалинских ветеринаров, и корреспондент «Красного Севера». Ветеринары принесли в дальнюю Тамбейскую тундру вакцину от дремлющих пор беспощадной сибирской язвы. Все более частая жара на Севере грозит разбудить ее в любой момент и где угодно. А я пытаюсь познать мир живущих среди оленей ненцев. Не заглянуть на день-два, а пожить среди них.
Место, где обосновалась большая семья оленевода – 40-летнего Вадима Вэнго, подходит идеально. Веяния урбанизма мало коснулись уклада здешних ненцев. Рядом нет буровых с вахтовиками. Нет изобилия поселковых магазинов. Только бескрайняя тундра, стада оленей, и редкие соседи – до ближайших 20-40 км. И 14 км вдоль реки Ябтикъяха до пролива Малыгина, за которым святые места острова Белый.
Узнаем, как живут кочевники?
Семья кочевника – это он, его жена, родители и пятеро отпрысков. Также в чуме живут: дочка и два сына его брата Алексея. Обычай тундровиков – передавать часть ребятни на воспитание родне. Еще так поступают, если у овдовевшего мужчины появляется жена.
По меркам северного Ямала личник (частник) Вадим недавно владел приличным поголовьем в 800 оленей. После зимнего падежа выжило 130. В тундре он известен как крепкий хозяин.
В Тамбейской тундре много людей с фамилией Вэнго. Они пришли с оленями с юга, заселив северный Ямал в 18 веке. Самый суровый по климату регион полуострова.
– Привыкли мы здесь. Сотни лет, как мои предки каслают в этих местах, – говорит Вадим.
Ничего тягостного в арктическом климате Тамбейской тундры, в которой нет ни единого деревца, он не находит. Дует морянка, но ненец редко накидывает на голову савой (капюшон) от своей малицы. Перчатками и термобельем не пользуется. Так и пасет скот. Его отец Такоча невозмутимо часами сидит на сырой земле, любуясь на тундру.
Нехитрый скарб кочевников
Устройство стойбища – это в первую очередь чум. Его сердце. В нем и вокруг него вращается мир ненца. По периметру нехитрый хозяйственный скарб – генератор, бочки, вещи по хозяйству и порой солнечная батарея. Загон для оленей. Снегоход. Ничего лишнего.
Перед чумом гусянка от снегохода – порог. Закрывает вход суконный полог. Стоит дом на 40 шестах из лиственницы. Используют их десятилетиями, меняя старые и сломавшиеся из-за штормов. По бокам в чуме настилы. Вместо диванов шкуры. На них спят и сидят. Посередине, на земле – открытый очаг. Низенькие обеденные столики раскладываются только на время трапезы. В дальнем конце – ящики с вещами, запасы еды и чая, одежда. И еще при входе мешочек с высушенным мхом – для гигиены.
В чуме сыро и неуютно. Но убранство летнего и зимнего чума – две разницы. Зимой деревянные полы выкладываются полностью, открытый очаг заменяют печкой-буржуйкой. Быт преображается.
Зимой, в октябре, преображается и одеяние кочевника. Пока стоит лето-осень, люди носят старые, потрепанные малицы из шкур оленей. Независимо от вида малицы, у каждого ненца она опоясана ремнем – сакральная деталь костюма. Еще пояс хранит тепло для туловища.
Вернемся к стационарному жилью. Бывают в Тамбейской тундре и оленеводы без чумов. Молодые парни берут свою часть от семейного поголовья оленей и кочуют перед исходом в поселок. Делают шалаши. Находят на берегу Обской губы бревно, раскалывают его на части, ставят каркас и натягивают на него брезент, шкуры. Разводят огонь. Так и обходятся.
Почему ненцы не живут в балках
На линии горизонта, за чумом Вадима Вэнго, просматриваются какие-то домики. Кажется, что до построек рукой подать. Но это не так: иллюзия – расстояние в тундре преломляется. Несколько извилистых оврагов, парочка болот, километра полтора хода – и я на месте.
На пригорке, а ненцы хранят все на возвышенностях – три балка. Домики из досок и железа. В таких постройках коротают загородные дни охотники, рыболовы и государевы люди на Севере. Ненецкое семейство хранит зимние вещи, запасы провианта и рыболовные снасти.
– На балок дров не запасешься. И зимой там холоднее, чем в чуме, тепло быстро уходит, – объясняет хозяин стойбища почему кочевники не переселяются из чумов в балки.
Внутрь я не захожу. Невежливо. Замки на двери оленеводы не вешают. Подпирают вход доской, затягивают ушки проволокой. Чужаки в Тамбейской тундре – экзотика. Но вот на юге полуострова Ямал и в низовых тазовских тундрах брать чужое уже научились. И речь не о газовиках и вахтовиках, которые в свое время отметились мародерством.
Еще долгой поры холодов дожидается десяток нарт, включая и огромные сани для снегохода (буран хан). Чтобы полосы из дефицитной лиственницы – с ярсалинского юга – не гнили, их ставят на доски. В санках – зимняя одежда, теплые нюки (накидки) из шкур на чум. Вещи ненцы упаковывают в брезент и стягивают веревками. Сырость не страшна – изделия из оленьих шкур как раз портятся из-за тепла, высыхая и трескаясь. Поэтому в домах их сложно сохранить. На исходе осени кочевники распакуют нарты и высушат одежду на ветру.
На отдалении еще пара железных балков – их оставил Алексей Вэнго, брат Вадима, откочевав на 20 км на юго-восток. Олени такое добро не потянули. Вот и бросил.
Что еще придерживают на зиму ненцы? Снегоходы, печку-буржуйку, мангал, лопаты и дрова из доставленных берез. Для поделок костенеют оленьи рога. В пересчете на городские цены здесь склад на миллионы рублей. Один зимний чум обходится в 500 000 рублей.
Кто живёт на острове Белый?
Семья раньше кочевала возле пролива Малыгина. Там нет проблем с плавником, а реки и проточные озера – живые, в них ловят сетью рыбу. Добывается нерпа и лахтак. Но нашествие белых медведей в последние годы вынуло Вэнго уйти вглубь полуострова.
О покинутых местах ненцы вспоминают регулярно. Часто разговор крутится вокруг острова Белый – это сакральный край Ямала. В самой узкой части пролива Малыгина от материка его отделяет всего-то 9 км. Постоянно тамбейские автохтоны на клочке суши, окруженном Карским морем, не живут. Но по промысловым делам заходят.
Вспоминают старика, который обитал на клочке суше месяцами. Шел на остров Белый в конце зимы, по крепким льдам. Там охотился, добывал рыбу. Жил сам по себе.
– У него там даже балок свой был, – уверяют меня.
Возвращался на материк «отшельник» уже в июне-июле, после вскрытия Карского моря. Прыгал по движущимся льдинам. Бывало, что и купался в ледяной воде. Но выживал.
Теперь старика там нет. Отныне на Белом только метеорологи, полярные медведи и карибу.
К соседям в Тазовский район – через полынью
Тамбейцев окружает тундра и вода. Люди есть далеко на юге и на востоке. На той стороне Обской губы – на Гыданском полуострове, живут ненцы. Летом кочевники Тазовского района заходят на тоненький полуостров Явай (самый северо-запад Гыдана). Там неплохая кормовая база для скота. Зимой на Явае ловить нечего, кроме лютого ветра и снега.
Контакты между ямальскими и тазовскими ненцами в обозримом прошлом были частыми, рассказывают местные. Веками они менялись оленями – быками и важенками. Искали друг у друга жен, чтобы избежать кровосмешения. Некоторые тамбейцы даже ушли через Обскую губу – на Гыданский полуостров, и там осели. Или откочевали еще дальше – на Таймыр.
– После того как ледоколы, которые проводят танкеры, пошли в Сабетту и дальше, до Мыс Каменного, – мы стали мало общаться. После корабля в губе остается огромная промоина. Через нее стадо не перегнать, – констатирует бывший оленевод, а ныне сеяхинец Герман.
На страх и риск ненцы изредка ездят на снегоходах. Через полынью. Выбирают места, где нет сильного течения, и мороз сбивает обломки льда. И жмут на газ. Не всегда успешно. Говорят, что два снегохода несколько лет назад ушли на дно. Люди спаслись.
Почему ненецкие дети не хотят покидать тундру?
Тамбейская тундра – это ветер, от которого трудно укрыться, считанные недели теплого лета, беспросветная морось и 50-градусные морозы зимой. Почти три месяца Полярной ночи. Деревья не растут. Даже карликовые ивы замелькали здесь лет семь назад. По-настоящему арктический Ямал.
И здесь живут дети. Семьи кочевников богатые на потомство. За роженицами летают рейсы санитарной авиации из Сеяхи. Речь, правда, о прослойке среднего возраста – о тех, кто успел найти себе жену. Ныне, из-за оттока молодежи в поселки, девушки в дефиците.
Для отпрысков все удобства – поспать на оленьих шкурах в чуме. По вечерам свет от генератора (если есть). Играть – бегать по тундре под дождем. Бани – нет. Туалет – тундра.
Но юные ненцы в конце августа с неохотой, подчеркивает старшеклассник Рома Вэнго, улетают в школу-интернату в Сеяху. На государственное обеспечение. В теплые комнаты, к текущей из крана чистой воде. Им любо в арктической тундре, среди оленей. Даже если рядом есть медведи.
От «цивилизации», кажется, ребятам на стойбище нужен только телефон. Играть в нем, смотреть фото и скачанные ролики. Смартфон у каждого школьника. И они уже вроде яда для тундровиков. Если на стойбище подключен спутниковый интернет, то мелкие, не вылезая часами из чума, глазеют на соцсети. Особенно TikTok.
Родители, глядя на это, отказываются от интернета. На стойбище у Вадима Вэнго царит цифровая стерильность. Его дети с утра и допоздна гуляют по тундре. Природа дает силу. И неудивительно, что гостящий в чуме Рома Окотэтто поднимает от земли 24-килограмовую гирю одной рукой.
Хочешь чая – иди за водой
Рядом с чумом воды нет. Жилища тундровые ненцы ставят на возвышенностях. Кроме болотистых луж влаги не сыскать. В овраге рядом по песчано-глинистому дну течет-сочится ручей. Он впадает в реку Ябтикъяха. Местами глубина ручья превышает метр. Но пить из него не стоит. Вода – плохая, мутная, полная примесей и водорослей.
Поэтому дети – Владик и Фаина, ведут меня к «чистой воде». Идем не одну сотню метров. Шаркаем резиновыми сапогами по лишайниковой тундре, затем по зеленой траве. Хлопаем по болотцам. Стойбища не видать. В голове появляются мысли о белом медведе. Они не редкость.
Ныряем в очередной овраг. По нему бежит еще один ручеек, колышит буйную траву по берегам. Зарождается он рядом в болотце на склоне террасы. Примесей, как приток Ябтикъяха, впитать не успевает. Дети останавливаются. Девочка достает платок и оборачивает им горлышко канистры. Затем неторопливо заполняем ее ковшиком, стараясь не взбаламутить дно.
– В воде черви бывают, но она чистая, – объясняет необходимость фильтр Фаина.
Но вкус воды... После кипячения чай еще пьется. Но когда он остынет, то словно солоноватая бурда. А еще говорят, что в Африке вода плохая, а на Севере из каждой лужи можно пить….
Зелёные ягоды, карликовые грибы
Из еды в чуме – оленина, рыба, сладкое, хлеб и крупы. Но как же ягоды? Север же ими богат.
Август перевалил на вторую половину, но в скупой на флору Тамбейской тундре практически не видно ягодных дикоросов. Изредка я натыкаюсь на карликовую бруснику. Она чуть красная, бело-зеленая. Кустик не стоит гордо, а стелется по земле. Печальное зрелище. До зимы, а она уже в октябре, эта морозостойкая ягода вряд ли вызреет.
На широте Салехарда отошла морошка, но на краю Ямала очей болот еще надо ждать. Если погода снизойдет на милость – прибавится солнце в мире пасмурности. Тогда янтарь тундры немного нальется соком и цветом. И Вэнго пойдут в редкие морошковые урочища и соберут несколько литров ягоды. И все. Никаких ведер с морошкой на зиму, как у ярсалинцев. Съедят ее твердой.
Такие скупые дары тундры на 72-й северной широте.
При этом грибов в тундре – полно. Размерами не блещут, но растут на глазах. Пир оленям.
Почему ненцы катаются на снегоходах летом?
На склоне оврага, позади чума, припаркован побитый годами снегоход «Буран». Капота на моторе нет. Но техника ездит… летом. Артём Вэнго подходит к мотонартам. Шаманит с мотором (тундровые ненцы дружат с техникой). Грузит нарту. Дает по газам и скрывается в клубах зловонного дыма – «Буран» работает на солярке. Едет к отцу.
– На нем только летом ездим. Зимой на «Ямахе». Нормально, – уверяет мужчина.
Между стойбищами есть «дороги» – накатанные следы от гусянок. И без снега мотонарты двигаются шустро, преодолевая болотца, склоны. Правда, ненасытно потребляют солярку. Чтобы проехать 20 км по тундре надо час-полтора трястись в седле.
Олени с упряжкой или снегоход – что лучше? Это вопрос дискуссии для тундровиков.
– На оленях всегда доберешься, а техника и сломаться может, – считает Вадим Вэнго. Он регулярно уезжает по делам на оленях. За дровами, мясом, рыбой, к соседям.
Запрягать парнокопытных, правда – целая эпопея. Поэтому снегоход и потеснил, что оленей, что ездовых собак в тундрах. И на Аляске, и на Чукотке. Люди ныне не любят ждать.
Интимная тема – гигиена в тундре
Анекдоты про поедающих «желтый» снег оленей – это правда. Олешки не прочь пожевать орошенный мочой снежок. Предпочтение отдают снегу после мужчин. Парнокопытным всегда не хватает соли. Природа – ничего пошлого.
Но как в Тамбейской тундре, простите за подробности, с туалетами? Их пересчитать по пальцам. Ближайший унитаз находится на острове Белый, на метеостанции. Есть уборные на факториях – Яхады-Яха и Тамбей. На объектах газовиков – это уже отдельная история.
Из чума по нужде ходят в тундру. В овраги. За 100-200 метров от стойбища. Мужчины – направо, а женщины налево. Вместо туалетной бумаги или бутылочки с водой гигиенические дела решают пучком сухого мха, который сушат про запас. Мешок с ним есть при входе в чум.
Кочевники налегают на оленину. Поэтому экскременты в оврагах выглядят специфично. Черного цвета, твердые. Пройдешь мимо – не заметишь. Весной тающие снега и половодья очищают овраги, унося нечистоты в открытые воды.
Бань на севере Ямала не найти (если не брать в счет метеорологов и газовиков). Скупой запас привезенных с берега дров (муниципальный завоз или топляк) сгорает под чайниками и кастрюлями. Реки и озера как минимум восемь месяцев сковывают льды. Мытье – редкость.
– Иногда делаем баню прямо в чуме. Греем воду и около очага моемся по очереди. Пока один вымывается, другие таскают воду, – рассказывает выходец из тундры Юра Окотэтто.
Но вот надымские оленеводы, живущие среди деревьев, часто превращают свои балки в удобные мыльни – влияние коми-зырян и русских.
Чем удивить ненцев?
Мир стойбища – это досконально знакомые лица и детали быта. Действия, которые повторяются раз за разом всю жизнь. Новшества периодически, раз в несколько десятилетий, заходят в тундру – снегоходы, генераторы, солнечные панели и спутниковый интернет.
И поэтому ненцы любопытны. Самые пытливые – это дети и мужчины. Женщины и старики держатся отстраненно. Такие традиции.
Моя экспедиционная туристическая палатка «Tramp Sarma» порождает среди тундровиков удивление и смех. Ее высота – один метр, длина два. Два человека помещаются лежа впритык.
– Ты как в ней помещаешься? А где печку поставить? Так мало места в ней! А ветер не унееёт? – расспрашивают ненцы.
Резьбовой газовый баллон тамбейцы видят впервые. В тундре в ходу цанговые – «дихлофоски». Дорогие и непрактичные. Резьбовой сходу одобряют. Дешево и надежно.
Убили оленя? Что происходит дальше?
Домашних оленей кочевники забивают по-разному. Зыряне режут. Ханты оглушают обухом топора, а затем – тыкают ножом. Ненцы душат арканом. Происходит эта далеко не радостная процедура за чумом. Животному связывают ноги и медленно, минута за минутой, удушают. Считается, что мясо и кровь из-за этого вкуснее. Пришлые люди на акте не приветствуются.
Когда олень не подает признаков жизни, приходят женщины и дети. Всей семьей свежуют. Голени оленя отрубаются. Шкура надрезается острыми ножами и далее отделяется от туши быстрыми движениями сжатого кулака. Смотреть на это мне не возбраняется. Молодежь даже любит попозировать перед объективом фотокамеры на разделке.
Свежуя оленя, ненцы прерываются и пьют теплую кровь. Отрезают мелкие кусочки – с шеи, ляжек. И смакуя едят. Если карибу добывали на охоте, то кровь не пьют – пока дотащат до чума зверь остывает (впрочем в округе, к огорчению тундровиков, в том году ввели мораторий на бой диких оленей).
Разделанное мясо плотно складывают в бочонки. Присыпают сверху солью, чтобы не портилось. Прикапывают в землю подальше от чума. Близко нельзя – если заявится медведь, то возникнут не шуточные проблемы – может напасть. Часть мяса увозят родственникам.
С гостями стойбища ненцы норовят щедро поделиться. Предлагают куски мяса на жареху. Замороженная оленина с забоек, доступная горожанам в ЯНАО, для кочевников уже не чистая. Ее не любят.
А кровь? Отведавшего впервые оленьей крови «штырит» от прилива энергии. Тянет на женщину. И обратная сторона экзотики – возможно резкое расстройство кишечника.
Своего первого оленя ненцы убивают еще в нежные годы. Например, тамбейский уроженец Юра Окотэтто сделал дело в 10-летнем возрасте. Для него это приятные воспоминания.
В ямальских тундрах есть сырую оленину безопасно. А вот в Тазовском районе местами к дегустации надо подходить осторожно. Среди оленей встречается бруцеллёз, сообщают мне тамбейцы. Инфекция легко переходит к человеку, истощая его организм.
Впрочем, и после командировки на Ямал пропить глистогонные таблетки некоторые ветеринары считают нужным.
Святое место гнало прочь
Одним из пасмурных тамбейских дней я пошел бродить по тундре, подальше от стойбища. Говоря по правде, я думал достичь до пролива Малыгина, чтобы повидать Карское море. Всего-то 14 км до пляжа. По дороге есть балок газовиков. Всегда открытый. Но желающих составить мне компанию не нашлось. Даже среди заскучавших в ожидание обратного рейса ветеринаров.
– Ты что, самоубийца? – сказал мне Артём Вэнго. И засмеялся.
Он подразумевает переизбыток белых медведей в той стороне. Я внял его намеку. Но тяга к новому перевешивает осознание того, что поблизости ходит полярный монстр. Сказал людям, куда примерно я пойду. На карте увидел озеро Тангабцъяхамал. Решил там искупаться.
– Голову оленя прихвати, – зачем-то предложили мне, и все посмеялись.
Позади чума на бочке лежали головы двух недавно освежеванных оленей. Я принял все за непонятную мне шутку и воздержался.
Спустился в широкий распадок, возле которого стоял чум, и скрылся в тундре. Точнее, в запутанной системе заболоченных оврагов. Единственным ориентиром для возвращения назад был чум, и балки, смутно торчащие на горизонте. Но и они пропадали.
Но, на «следы» человека все равно натыкаешься. Обноски обуви. Банки от консервации и бутылки от водки. Разобранные нарты. Посеревшие поленницы дров. По словам ненцев, они где-то видели поморский коч и старинный мушкет. Думаю – шутят.
В тундре тихо. Спокойно и одновременно тревожно, когда заворачиваешь за угол оврага и спускаешься в него с холма. Медведь может находиться в таком месте. Но я иду. Увидел непонятную точку на горизонте – не холм и не балок. Что-то, одновременно рукотворное и пугающее. Оно звало и отпугивало. Я шел, километр за километром, и нечто приближалось.
Затем я оказался в овраге. Широкое болото держало за ноги. Тревога возросла. Вдруг услышал крики оленей и звук аргиша. Незримый караван кружил вокруг меня, словно отталкивая от цели. Повернул назад – и все стихло. Пришло умиротворение. Я присмотрелся, и все понял: точка была огромной кучей оленьих черепов и рогов, из которых торчал шест. Ненецкое капище.
Сакральное место род Вэнго создал столетия назад. Духи тундры охраняют его покой.
Как поужинать с ненцами и не спалить горло?
Вечер. Тарахтит генератор, подавая в чум электричество. Мерцает «лампочка Ильича». Огонь в открытом очаге поедает дрова, выпуская едкий дымок. Два низеньких столика заставлены едой и посудой. Людно: кочевники и ветеринары сидят впритык. Большой прием пищи. Ненцы плотно едят не днем, а перед сном. Принято веками.
Женщины заняты церемонией – готовят, подают на стол, а мужчины и дети работают челюстями.
Главное на любой трапезе у кочевников – это чай. Ближе к поселкам предпочитают пакетики, в глуши – запасаются на факториях мелколистовым чаем. Напиток бодрости: индийский или цейлонский. Утонченное китайское зелье ненцы закупали в годы царизма. Потом, увы, перешли на менее благородные чаи.
Заваривают чай в чайнике советской эпохи. Воду несут из ручья, каждый раз преодолевая около километра. И она явно солоноватая. Вкус напитка не балует. Это не гонять чаи с чабанами-алтайцами, которые, зная в нем толк, добавляют в кружку соль, масло и молоко.
Заедают чай сушками и белым хлебом, обмакивая его в сгущенку. Конфет на столе негусто, за ними чаще тянется детвора. Взрослые больше любят сгущенное молоко.
Затем появляется оленина и перченая гречневая каша (кроме нее ненцы одобряют рис и макароны). Каждому мужчине дается кусок; кладут его прямо на столик. Рядом ножик. Ненцы кушают, поднося мясо ко рту и быстро отрезая маленькие кусочки. Пытаюсь повторять, но получается косо. Перемазываю лицо жиром. Ненцы явно посмеиваются.
Все дрова в Тамбейской тундре привозные – с берегов Обской губы или Карского моря. Топляк или завоз от администрации. Поэтому мясо ожидаемо жесткое: долго его не варят.
Кусочки оленины макают в жидкий гусиный жир. Им ненцы запасаются с лихвой во время сезонной охоты на птицу. Жир любят, называют его классной штукой.
Еще на столе есть горчица. Не такая, что привычна горожанам. Жидкая – из порошка, в блюдцах. Окунаю в нее мясо. И мой рот пылает, а из глаз сыплются искры. Оленеводам интересно наблюдать за моей реакцией.
Насчет хлеба в тундре. Выбор один – белый. Зимой его мешками закупают на фактории Тамбей (в 150 км от стойбища). Летом и осенью хлеб забрасывают продуктовые рейсы. Передают с оказией школьными и ветеринарными рейсами. Когда его совсем нет, то пекут лепешки.
Выпив по три чашки чая, немного поев мяса и хлеба, кочевники сидят, переговариваясь на гортанном ненецком языке. Дети отрубаются в сон, прямо в одежде. Единственная девушка на стойбище – Эля, раздевает мелких, укладывая их на зимние малицы.
День закончен. Генератор замолкает. Полог в чум опускается. За ним – тишина и вой арктического ветра.
ЕЩЁ ПО ТЕМЕ:
Полуостров Ямал: между Карским морем и Сабеттой. Тамбейский дневник. Часть V
Тамбейский дневник. На краю земли – с ветеринарами
Тамбейский дневник. О падеже оленей и шастающих возле стойбищ белых исполинах
Тамбейский дневник. Как холостякам живётся на краю света
Тамбейский дневник. Путешествие к белым медведям и далёким чумам
Авторы
Михаил Пустовой
Журналист
Темы